Расмус-Бродяга))))

У меня из дома тяга
Не могу найти покой....
Пусть зовут меня бродяга,
Что поделать? Я такой.
Я - такой сякой,
Я - бреду рекой
Я дорогой плыву
Вижу сны наяву
Все мое - не мое
Все твое - не твое
Потому что я БРО-ДЯ-ГА)))))

Чудо просто)

Еще выкладываю "Дневник баскетболиста" для тех, кто не видел этот фильм.

http://narod.ru/disk/3016073000/Дневник баскетболиста.avi.html

Наркотики и будущее....Благие намерения и дорога в ад....
Смотрела фильм и вспоминала одного  нашего знакомого - работника ГНК, плотненько так присевшего на конфискат.

http://narod.ru/disk/3171677000/Pomutnenie.avi.html

N@tali
Что именно?
Я это  люблю не очень, но залью с удовольствием то, что попросишь и то, что найду)
что-то типа "Хроники Нарнии" чель?

http://narod.ru/disk/3254094000/Arthur_ … s.avi.html

Наташа! "Артур и минипуты"

Посмотрела "Ласточки прилетели".....Два дня из жизни преподавателя литературы....Кусок расшифровала....В качестве интриги.

Раздвоенный я больше не мог молиться. Тот, другой во мне, не давал. Стоило мне только, отвечая искреннему порыву сердца, молитвенно сложить руки и упасть на колени, как он забегал вперед, становился между мною и богом и начинал подмигивать, хихикать и корчить рожи. Или еще хуже – гротескно повторять каждое мое движение, взгляд, интонацию. И часто из моего рта, открытого для молитвы, сыпались проклятия.
Я стал лгать. Ложь была моей второй, затем стала первой, и, наконец, единственной сущностью. Сначала, пока грех был не регулярен, я лгал только для своего спасения и покоя. Скоро ложь стала необходима для спасения и покоя окружающих, семьи. Я, как мне казалось, делал то единственное, что мог делать для любящих меня людей – я щадил их чувства. Я поступал даже благородно. С тех пор, как я достиг в грехе известного совершенства и самостоятельности, каждый новый раз, когда я ставил накануне, был последним. Я в это чем дальше, тем искреннее верил. Но стоило мне только прийти в себя, как  я уже не видел никакого смысла в дальнейшем существовании, если это никогда больше не повторится. Так и живешь – от раза до раза. Каждую минуту трезвости переживая как вечность одиночества и пустоты. Жить настоящим я был уже не способен. Только предвкушение еще одного, последнего раза могло заставить меня двигаться и соображать.
Господи, опять черное солнце встало над землей. Надо жить. Надо ходить, говорить, улыбаться и лгать, лгать.
Первая мука – завтрак. Ты ешь и тоже лжешь. Потому что не чувствуешь вкуса пищи и стараешься глотать не жуя, делая вид, что ничто человеческое тебе не чуждо.
- Спасибо, мама, я больше не хочу. Мне надо идти.
- Куда идти? Сегодня же воскресенье.
- Мне надо в библиотеке поработать.
- Разве библиотеки в воскресенье работают?
- Работают. Они по понедельникам отдыхают.
Отец: «Пусть идет».
- Ладно. Я пошел.
- Портфель не забудь.
- Спасибо.
Приветливо скалясь, притворяясь своим, земным, идешь, злорадствуя каждой встречной улыбке. Чужой. Чужой на празднике жизни. Тебе не зачем оглядываться, чтобы знать, что вслед тебе тычут пальцами и твое верное черное солнце идет за тобой.
- Ноги!
- Стоять!
- Ну, все, сайгак….Добегался. Ты кого бегать заставляешь, инвалид? Ты с кем был, козел?
- Больно…убьешь…Я его не знаю.
- Портфель подними….Открой…Вытряхни…(выпала книга)
- Ты что? Букинист?
- Букинист.
- Шарль Бодлер. Эт кто такой?
- Поэт французский.
- На наркомана похож. Ладно, гуляй. Сегодня воскресенье. Божий день.
- А сигарет нет у вас?
- Вот наглец, а!?
- И зажигалочку, пожалуйста.
- Я тоже в третей учился. Ты меня не помнишь. На три года младше. Не ходи сюда. Закрыли Перса.

- Молодой человек, ваш билетик?
- У меня проездной.
- Покажите проездной.
- Не покажу.
- Почему не покажите?
- А почему вы мне не верите?
Я поехал на другой конец города к Хали-Гале. Несмотря на самую жестокую абстиненцию, а она приходит, как правило, на вторые сухие сутки, я вышел на остановку раньше, чем мне было нужно. Во-первых, следовало собраться с аргументами. Во-вторых, убедиться, что хату не пасут. Гале я должен был уже за 4 дозы и она мне уже три раза клялась, что я уже просто так не прокачусь.
- Послушай, Пик,  ну ты че, в рай попал? Типа жить не могу без кайфа, а воровать боюсь, да? Вас много, а я одна. Я что,  с хозяином натурой что ли расплачиваться должна? Короче, Пик, без филок больше не приходи. Собак спущу. Понял меня?

Конечно, я мог предварительно позвонить по телефону. Так оно было, помимо всего, и безопасней. Но это значило, как пить дать, остаться ни с чем. А внезапный визит сохранял какие-то шансы. Хорошо бы, соображал я, если бы Гали дома не было, а была ее младшая сестра Валя, которая тоже была при делах, но еще не такая крученая стерва. А еще лучше, если бы и Вали дома не было, а был бы один Герасим – Валькин хахаль, старый, выживший из ума наркоша. А совсем бы хорошо, если бы там оказалась вся занзибарская контора, тогда наверняка можно было бы вмазаться под общий шумок, хотя бы вторяками или смывками.
Остановившись метров за сто до заветного дома, я присел на скамейку, чтобы перевести дыхание и осмотреться. Сидеть было, в сущности, еще трудней, чем ходить. Налево я увидел детские качели, и мне захотелось как умирающему воды, качнуться раз-другой на этом расчудесном чуде.
- Здорова, братан.
Это был Герасим. Так прекрасен мог быть только человек, не далее как час назад причастившийся у святого источника. Хали-Гали определенно были в куражах. Я с первой секунды понял, что у меня есть хоть ничтожный, но шанс.
- Ну че? Какими судьбами?
- Да вот. Чукчу жду. Ты не видел Чукчу?
- Не. Не видел. Полковника видел, а Чукчу нет.
- Кинул меня значит Чукча. Козел!
Я удивлялся своей искренней ненависти к бедному Чукче, которого не видел уже неделю или больше.
Герасим: «Да, плохо. Пиво будешь?»
- Да, на хер мне твое пиво. Ты мне еще пряник предложи. Ходишь, хлебальником торгуешь. Я что, наркомана что ли не видел никогда под кайфом?
- Слышь, осади. Тебя Чукча кинул. С  него и спрашивай. Ты с кем так разговариваешь? Чукча конченый. Это весь город знает. А че? Давно его потерял?
- Да часа два.
- А много денег дал?
- Да какая разница, если все равно больше нет.
- А у кого Чукча берет?
- Вот видишь, Гера. Опять ты понтуешься. А у кого тут берут?
- А с чего ты взял, что у нас нет.
- Ладно, на нет и суда нет. Дай хоть пива глоток.
- Держиии. Господи. Помилуй нас грешных. Аминь.
- Видишь, Гера. Чтобы открыть одну бутылку, нужно  другую иметь.
- В смысле?
- В смысле рука руку моет .Чем бы ты открыл бутылку, если бы у тебя другой не было?
- Ножом.
- Герасим. Пожалей меня. Помираю.
- Но у тебя же нет денег.
- Да если бы у меня были деньги, разве бы я просил меня пожалеть? Я бы тогда сам себя жалел.
- Пожалеть я тебя могу. А помочь на вряд ли.
Если бы в ту минуту я знал, что это поможет, я зарыдал бы в голос и рухнул перед ним на колени. Но остановило меня не самолюбие, нет. А какое-то странное, невесть откуда взявшееся предчувствие удачи. Теперь надо было только не спугнуть фартец, чего легко можно было достичь публичной истерикой. Но, в то же время, быть эмоционально убедительным, помня о герасимовой округлой душе и узкой черепной коробке. Здесь нужна была не истерика.
- Слушай, Гера. Ты знаешь, что у меня нет денег. Я знаю, что у тебя есть лекарство. Но ты не знаешь, что у меня будет завтра.
- Знаешь, не знаешь. Слышали мы это все. Главное Галка тоже слышала. И про  завтра слышала. Ты мастер только вилами по воде писать. Вот завтра будут филки, завтра и приходи. Ты зачем Чукче башлял? К Хали-Гале бы зашел, поплакался. Сам знаешь, путевому пацану не дали бы помереть. В первы раз что ли? Чукча сам мне два раза должен. Вот и рванул в деревню, к кунакам своим, потому что сейчас нигде не возьмешь, кроме как у джигитов тамошних.
- Ну, его могли и хлопнуть.
- А дуреть не надо. Ты только что грозился Чукчу порезать. А ты не чешешь на счет Чукчи?
- Как перед богом, Гера. Если его не мусора забрали, я его порежу.
Тянуть паузу было опасно для жизни.
- Герасим, у тебя есть что-нибудь святое?
- Ты это у Чукчи спроси, когда его резать будешь. Меня на понятия сажать не надо. Я 15 лет в лагерях сидел. Я сам святой. Понял?
- Понял. Вот я тебя и прошу как святого. Дай мне до завтра дожить, чтобы я мог Галке долг вернуть.
- Ну, ты и тяжелый, Пик.
- Я тяжелый? Гера? Я тебе как брату старшему отвечаю, что завтра.
- Да не мельтиши! Завтра. Завтра стыдно будет, вот что завтра будет. Ты че, думаешь? Я здесь с тобой сижу, потому что ты мне про завтра рассказываешь? Я с тобой сижу, потому что у тебя стыд есть. Ладно. Хер с тобой. Пойдем. Есть у меня чуток. Пополам сделаем. Пива не забудь. Вот вы достали, наркоманы проклятые!
- Гер, постой. А что ты Галке скажешь?
- Скажу, блядь, что святой. Да не ссы ты. Нет ее. Уехала. Ей с кузеном свиданку дали.

Кузен был авторитетным вором, и отправляясь к нему на свидание, Галка приоткрыла заначки, строго настрого запретив домочадцам банковать до ее приезда и уж, во всяком случае, отпускать лекарство должникам.
Валька, жуя яблоко: Это ты кого привел?
- Пика. Принеси чуток, Киска.
- А он деньги принес?
- Принес, принес.
- Ну, пусть покажет.
- Принеси чуток, я тебе говорю. Рожа барыжная!

Герасим готовил раствор. Я сидел и дрожал от нетерпения и полноты ощущений, как моральных, так и физических. Вот он, вот! Миг вожделенный. Вот оно счастье, конец страданий. Убежище странникам ночи. Венец блаженства, час пик. Бормотал я про себя всякий вздор, казавшийся мне тогда сокровеннейшей поэзией. Впрочем, хоть мое счастье и было круглым, как луна, его лик омрачала маленькая щербинка. Рези внизу живота усугублялись пропорционально блаженству духа. Эта низкая нужда была столь же острой и безотлагательной, как мое высокое алкание.
- Гера, я хочу в сортир.
- Ща  расхочешь. Ну, иди. Если этой сучки кусачей Вальки не боишься или что я тебе третьяки замучу. Константин, бросай это дело. Ты ж не такой.

Меня будто током ударили эти слова. Я словно впервые увидел человека, который их произнес.
- Гера, мусора.
- Спокуха ты.
- Киска, сразу не открывай. Спроси сначала кто.
- Ты че тут раскомандовался, козел? Кто там? Деньги принес? Тогда иди воруй! Что? Какие часы? Засунь их себе в жопу. Нет, я сказала. Нет его и пошел он вместе с тобой. Ее тоже нет. Все!
- Умница, киска. Колоться будешь?
- Пошел ты  знаешь, куда? Скотина.
- Ну че? Тикстель-шмиксель, братан. Защищайся.

Не знаю. То ли по ухмылке Герасима, то ли еще почему, но я сразу понял, что стучался никто иной, как Чукча.

Вечером того же дня я встретил на стороне Чукчу. Чукча помирал. Видя его страдания, аналогичные тем, от которых я был сегодня тем, от которых я был чудесным образом сегодня избавлен, не причинил мне боли, но, напротив, как-то подчеркивал мое собственное блаженство. Делал его более ощутимым, весомым и глубоким. Чукча не переставая стонал и всматривался в котлы (часы) через каждые 15 секунд. Он говорил, что Мулла обещал принести ему лекарство, и вот, его не было уже два часа.
- Мулла, сука. Что же ты со мной делаешь? Пик, а ты где так шпиганулся?

Я хоть и был весь в паутине, но хорошо помнил, что Герасима сдавать нельзя.
- А я разве сказал?
- Погорцуй, погорцуй.
- Да, какая тебе разница, где?
- Да, вот именно, что никакой. Просто я  хотел посмотреть, как ты понты колотить будешь. Ну, Мулла, ну, козел.
- Потерпи, потерпи, братишка. Ща увидишь. Мулла прикандыбает.
- Тебя только за смертью посылать. Ты что? Солому варил?
- Да иди воруй. Я тебе что? Обязан что ль? 
- Жжот.
- Это демидрол жжот.
- Да какой демидрол? Посмотри, шишка надулась!
Пик: - Выходи, выходи, выходи. Посвети. Давай другую корявку. С добрым утром, Чукча. Погаси свет, не колись. Ну как?
Чукча: «Вода».
Мулла: «Ну ты и животное! Ты слышал, Пик? Вода? Матерью закленись, что вода!
Сторож: «Ребятки, шли бы вы домой. Здесь все-таки детский сад. Детки маленькие.
Чукча медленно: «Мы, может, тоже детки маленькие. Ночная смена.
Мулла: «Слышь, старый, канай давай в свою сторожку. Мы тебе не мешаем.
Пик: «Уходим, отец, прости нас».
Мулла: «Ну, куда мы ломимся?»
- Прикинь, сколько окон и везде люди живут.
- Это туфта. Ты прикинь, сколько там филок, если их в кучу собрать. Вот ты мне скажи, Пик, зачем им деньги, если они не кайфуют? Ну, бросил я воровать. Устроился на работу. Деньги как из рога изобилия на меня посыпались. А че с ними делать, если я не колюсь?
- Не знаю. Может быть, построить дом? Посадить дерево? Сына родить и воспитать?
- Да ладно, не чеши. Это в любой книге можно прочитать. А я тебя по пацановски спрашиваю. Вот возьми любого семьянина. Вмажь его один раз по хозяйски. Чтобы аж с тапочек выпрыгнул. Тут его распримерная жизнь и кончится. Хату в залог отдаст. Дерево на спички спилит. Сына воровать пошлет. Почему это так? Я думаю, они как бы слепые. Потому что кайфа не знают.
- Это ты, Чукча, туфту какую-то гонишь. Все значит слепые, один ты зрячий?
- А почему бы и  нет. Христос тоже в единственном экземпляре. Ширево, может, тоже источник святой, вода живая. Кто раз попробует, все и забывает.
- А, может, не живая а мертвая?
- Мак тоже мать-земля дает. Значит ни фига, не мертвая. Че это были за дела? Птица чуть в рожу не вцепилась? Пик, че это были за дела?
- Знамение.
- Че это за знамение?
- Божье. Колоться надо бросать.
- Пик, не гони. Это, наверное, ласточка пролетела.
- Ласточки разве ночью летают? Это, наверное, летучая мышь или сова какая-то была. Ты, пойдем отсюда, где посветлей.
Пик: «Меня как-то странно тронула чукчина осведомленность о ласточках, потому что вряд ли он до той ночи смотрел в небо. Тогда ни я, ни Мулла, ни Чукча не знали, что ласточки, предчувствуя раннюю осень уже улетели в теплые страны, не доступные зимам.

В  храм пришел.
- Здравствуй, добрый человек.
- Здравствуйте, батюшка.
- Ты зачем пришел?
- Молиться не могу.
- Может, портфель мешает?
…..Молча ушел…..

Вернуть долг Хали-Гале мне не довелось. Мне позвонил Мулла. Он рассказал, что ночью к Хали-Гале ворвались неизвестные. Задушили Герасима и Вальку. Забрались всю аптеку, деньги и золото. От Муллы я узнал, что у них в доме была еще и старуха – Валькина и Галкина мать. Она уже лет 10 лежала в параличе, в маленькой комнатке, в глубине квартиры, куда никто кроме сестер никто никогда не заходил. Под ее матрасом они и держали добро. Налетчики ее не тронули. Просто перенесли ее в залу, где лежали трупы Герасима и Вальки. Про Галку, сказал Мулла, ничего не известно. Но, говорят, что это наверняка навел Кузен, проигравший в зоне. И уже после того, как попрощался, добавил так, между прочим, что Чукча повесился.